Дом, в котором жила память

 

«То, что кажется случайным, часто оказывается самым значительным. Просто время ещё не успело всё расставить.»

— А. де Сент-Экзюпери

Дом, в котором жила память

Мемуары архитектора о доме барона Стуарта и городских пересечениях судьбы

Вступление

Я родился по соседству с домом, который в те годы не носил громких имён. Для нас, детей послевоенного Кишинёва, это был просто старый дом с садом и лестницей, по которой мы бегали, играя с соседскими ребятами. В нём жили знакомые, иногда друзья. Мы входили в его подъезд, не зная, чья это была резиденция, кто закладывал его стены и что за тени прошлого жили за этими окнами.

Много лет спустя, уже будучи главным архитектором города, мне принесли на подпись проект расширения улицы Щусева. Один из пунктов предусматривал снос того самого дома. Я не знал тогда ни имени барона Стуарта, ни того, что в этих стенах рождалась история Кишинёва. Но я остановил снос. Просто потому, что этот дом был мне дорог как часть моего детства.

Только позже мне позвонил человек, назвавшийся внуком владельца дома — барона Александра Фёдоровича Стуарта. Его голос был спокоен, почти официальен, но в нём звучала искренняя благодарность. Он рассказал, кем был его дед — учёным, первым директором Музея природы, человеком, чья жизнь переплелась с историей Бессарабии. Именно он впервые поведал мне и о другом — о захоронениях, затёртых войной и временем, оказавшихся под сценой нового кинотеатра...

Дом Стуарта после войны: особняк на Киевской

После войны судьба не щадила даже дома с историей. Особняк на улице Киевской стал коммунальным жильём, разделённым между несколькими семьями. Историческое прошлое стиралось — не по злому умыслу, а от нехватки жилья, памяти и времени. В одной из комнат, как позже выяснилось, продолжал жить внук прежнего владельца — барона Александра Фёдоровича Стуарта. Он оказался вне поля зрения новой власти, вероятно, по ошибке в документах или просто потому, что затерялся в потоке перемен.

Соседом по коммуналке был Трофим Андреевич Зимин, майор НКВД. История тем более символична: в одном доме — потомок старой городской знати и представитель новой власти. Но жизнь шла дальше — и не по линиям идеологии, а по маршрутам человеческой судьбы. Зимин женился на женщине, у которой уже был сын от немецкого солдата. Его звали Адька — коротко от Адольф. Вместе у них родились ещё двое детей — Витька и Лидка.

Я был ребёнком, и для меня этот дом не был символом прошлого — он был живым, настоящим. Адька дружил с моим старшим братом, а Витька и Лидка — со мной. Мы часто бывали в доме: дни рождения, Новый год, мандарины, песни, самодельные игрушки. Мы бегали по скрипучим полам, не зная, что под ногами — история. Мы не догадывались, что комнаты, где раздавались тосты за здоровье, когда-то слышали обсуждения будущего Бессарабии.

Это был дом, в котором не было ни музея, ни таблички. Только память — пока жива.

Проект сноса и голос из прошлого

Прошли годы. Я стал главным архитектором города. Моя работа предполагала множество решений: от повседневных поправок до стратегических изменений городской ткани. В один из дней мне принесли проект расширения улицы Щусева. Он был грамотно составлен, с технической точки зрения — безупречен. Один из пунктов предусматривал снос старого углового дома на улице Киевской.

Это был тот самый дом моего детства. Тогда я всё ещё не знал, кому он принадлежал. Но для меня он был живой частью памяти — знакомый с фасада, лестницы, скрипящих полов. Дом, в котором звучали голоса друзей. Я не мог допустить его уничтожения. И потому потребовал переработать проект, без сноса этого здания.

Моё решение не публиковалось. Оно не попало в прессу, не стало предметом общественного обсуждения. Это был обычный рабочий документ, прошедший в пределах архитектурного управления. Только человек, живший в том доме, мог знать об отмене его сноса.

Спустя некоторое время мне позвонили. Голос в телефонной трубке был ровным, сдержанным, интеллигентным. Он представился так:
«Я — ошибка в работе НКВД».
И продолжил уже мягче — поблагодарил за то, что я сохранил их дом. Сказал, что этот дом принадлежал его деду — барону Александру Фёдоровичу Стуарту.

Тогда я впервые услышал о бароне в личной плоскости, не из учебника. Мой собеседник рассказал о его вкладе в Кишинёв, в науку, музей, культуру. Именно от него я впервые узнал, что в склепе у часовни лютеранского кладбища были захоронены три важнейшие фигуры городского прошлого: архитектор Александр Бернардацци, мэр Карл Шмидт и сам барон Стуарт. Все трое — покоились под тем, что стало сценой кинотеатра «Гаудеамус».

Это было не просто признание. Это был голос живой памяти, пробившейся сквозь годы, сквозь страх и молчание, чтобы соединить прошлое и настоящее — в точке, где должно было начаться стирание.

Гость из Шотландии: неожиданный визит

О визите старшего внука барона Стуарта я не знал. Он не был официально анонсирован, никто из нас его не ждал. В тот день я просто отсутствовал на рабочем месте — ничего особенного, не командировка, просто краткое отсутствие. И именно в этот промежуток времени, с разницей буквально в несколько часов, он пришёл.

Когда я вернулся, секретарша — Дуся, Евдокия Кошек — встретила меня с выражением одновременно удивления и лёгкой растерянности:

— Анатолий Григорьевич, к вам приходил пэр Шотландии...

Я сперва подумал, что ослышался. Но лицо Дуси было абсолютно серьёзным. Через несколько мгновений зазвонил служебный телефон. Это был Иван Тимофеевич Гуцу, тогдашний председатель горисполкома. Именно он внёс ясность:

— Ты знаешь, кто это был? — спросил он. — Это был старший брат того самого внука барона Стуарта. Он живёт в Шотландии, стал пэром и членом парламента. Он пришёл тебя поблагодарить, но не застал. Зашёл ко мне — мы побеседовали...

Гуцу рассказал, что беседа была тёплой, человечной, в какой-то мере пронзительной. Гость выразил искреннюю благодарность за то, что дом его семьи на улице Киевской был сохранён. Он также поделился болью — состоянием кладбища у церкви святых Константина и Елены, где, как он сказал, были похоронены его знакомые, родственники и представители старой кишинёвской знати. Это не было лютеранское кладбище — скорее, участок, где в течение определённого времени хоронили выдающихся кишинёвцев. Место это уже тогда находилось в запустении.

— Я приехал в последний раз, — сказал он, по словам Гуцу. — Мне уже под восемьдесят, и, скорее всего, я не смогу вернуться. Но я хотел лично сказать спасибо.

Этот визит так и остался событием «на полях» истории, не зафиксированным ни в газетах, ни в протоколах. Но для меня он стал личным подтверждением того, что даже случайные решения, если они основаны на памяти и внутренней интуиции, могут коснуться судеб и восстановить невидимую связь между поколениями.

Память как проект. Размышление архитектора

Город — это не только схемы, фасады и нормы освещённости. Настоящий город — это многослойная память. Иногда ты просто исправляешь линию на чертеже. А иногда, сам того не подозревая, вписываешь строку в чужую судьбу.

Я не знал, что спасал дом Стуарта. Не знал, что отказываясь от сноса, открою дорогу благодарности, голосу с другого конца истории. Не знал, что однажды мне скажут: «К вам приходил пэр Шотландии». Но оглядываясь назад, понимаю: это и была настоящая архитектура — работа не только с пространством, но и с временем.

Много лет спустя этот дом на улице Киевской был официально включён в список памятников архитектуры. Его историческая ценность была признана уже документально, на уровне государства. А ещё позже он стал резиденцией Митрополии Бессарабской Православной Церкви. Дом, в котором когда-то жили научные идеи и детские праздники, сегодня служит духовной опорой для тысяч людей.

Он продолжает жить. Он — часть городской ткани. Он — напоминание о том, что архитектура может быть актом защиты, жестом памяти, даже если она происходит без громких слов.

Мы строим города, но иногда они возвращают нам ответ. И тогда понимаешь: ты был не просто архитектором. Ты был — хранителем.